Неточные совпадения
Однако ж она согласилась, и они
удалились в один из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных домах
города Глупова. Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно, что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
Скорым шагом
удалялся он прочь от
города, а за ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился
в его голове…
Досада ли на то, что вот не
удалась задуманная назавтра сходка с своим братом
в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась
в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки
в тот час, как нахлобучиваются на
город сумерки, детина
в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
Про себя Соня уведомляла, что ей
удалось приобресть
в городе даже некоторые знакомства и покровительства; что она занимается шитьем, и так как
в городе почти нет модистки, то стала во многих домах даже необходимою; не упоминала только, что чрез нее и Раскольников получил покровительство начальства, что ему облегчаемы были работы и прочее.
Партия, с которой шла Маслова, прошла около пяти тысяч верст. До Перми Маслова шла по железной дороге и на пароходе с уголовными, и только
в этом
городе Нехлюдову
удалось выхлопотать перемещение ее к политическим, как это советовала ему Богодуховская, шедшая с этой же партией.
Следующее утро прошло
в каком-то полусне сознания. Я хотел приняться за работу — не мог; хотел ничего не делать и не думать… и это не
удалось. Я бродил по
городу; возвращался домой, выходил снова.
И вот
в этот тихий вечер мне вдруг почуялось, что где-то высоко,
в ночном сумраке, над нашим двором, над
городом и дальше, над деревнями и над всем доступным воображению миром нависла невидимо какая-то огромная ноша и глухо гремит, и вздрагивает, и поворачивается, грозя обрушиться… Кто-то сильный держит ее и управляет ею и хочет поставить на место.
Удастся ли? Сдержит ли? Подымет ли, поставит?.. Или неведомое «щось буде» с громом обрушится на весь этот известный мне мир?..
Между этими пятнами зелени все, что
удалялось по шоссе за
город, мелькало
в последний раз и скрывалось
в безвестную и бесконечную даль…
— Погоди, — сказал он. — Не знаю, впрочем,
удастся ли мне объяснить тебе, как следует… Что такое красный звон, ты можешь узнать не хуже меня: ты слышал его не раз
в городах,
в большие праздники, только
в нашем краю не принято это выражение…
Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул «Brava!», [Браво! (фр.)] чуть не ударил ее кулаком по темени — и
удалился. Час спустя он уже отправился
в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять себе лучшую карету
в городе, надела простую соломенную шляпу с черным вуалем и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый день.
Все встали и отправились на террасу, за исключением Гедеоновского, который втихомолку
удалился. Во все продолжение разговора Лаврецкого с хозяйкой дома, Паншиным и Марфой Тимофеевной он сидел
в уголке, внимательно моргая и с детским любопытством вытянув губы: он спешил теперь разнести весть о новом госте по
городу.
У него на совести несколько темных дел. Весь
город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а
в прошлом году задушил ее; однако ему как-то
удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что
в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое
в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
— Да вот хоть
в этом! Я уж все обдумал, и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я и
в город-то случайно, по делу, приезжал — безвыходно живу на хуторе и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень
удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего старого Тебенька, на котором я
в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще
в своем журнале напечатать…
С выставки давал Амфитеатров «Нижегородские впечатления», а я занялся спортивным отделом специально для редактируемого мной журнала «Спорт» и много времени проводил
в городе на бегах, где готовился розыгрыш громадного бегового выставочного приза, которого мне, впрочем, не
удалось дождаться…
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали
в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит
в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился
в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не
удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер
в мундире и с лицом крайне оробелым.
План этот
удался Николаю Афанасьевичу как нельзя лучше, и когда Туберозов, внося к себе
в комнату кипящий самовар, начал собирать из поставца чашки и готовить чай, карлик завел издалека тихую речь о том, что до них
в городе происходило, и вел этот рассказ шаг за шаг, день за день, как раз до самого того часа,
в который он сидит теперь здесь,
в этой лачужке.
Володин сделал понимающее лицо, хотя, конечно, не знал, какие это нашлись вдруг у Передонова дела. А Передонов думал, что ему необходимо будет сделать несколько визитов. Вчерашняя случайная встреча с жандармским офицером навела его на мысль, которая показалась ему весьма дельною: обойти всех значительных
в городе лиц и уверить их
в своей благонадежности. Если это
удастся, тогда,
в случае чего, у Передонова найдутся заступники
в городе, которые засвидетельствуют его правильный образ мыслей.
В сем
городе, хорошо укрепленном, начальствовал полковник Цыплетев. С ним находился храбрый Бошняк. 21 августа Пугачев подступил с обыкновенной дерзостию. Отбитый с уроном, он
удалился за восемь верст от крепости. Против него выслали полторы тысячи донских казаков; но только четыреста возвратились: остальные передались.
Пугачев перешел через Казанку и
удалился за пятнадцать верст от
города,
в село Сухую Реку.
Мы должны из мира карет мордоре-фонсе перейти
в мир, где заботятся о завтрашнем обеде, из Москвы переехать
в дальний губернский
город, да и
в нем не останавливаться на единственной мощеной улице, по которой иногда можно ездить и на которой живет аристократия, а
удалиться в один из немощеных переулков, по которым почти никогда нельзя ни ходить, ни ездить, и там отыскать почерневший, перекосившийся домик о трех окнах — домик уездного лекаря Круциферского, скромно стоящий между почерневшими и перекосившимися своими товарищами.
(Берет
в руки палку.) Ну, Аркадий, мы с тобой попировали, пошумели, братец; теперь опять за работу! (Выходит на середину сцены, подзывает Карпа и говорит ему с расстановкой и внушительно.) Послушай, Карп! Если приедет тройка, ты вороти ее, братец,
в город; скажи, что господа пешком пошли. Руку, товарищ! (Подает руку Счастливцеву и медленно
удаляется.)
Мужики называли этот дом палатами;
в нем было больше двадцати комнат, а мебели только одно фортепиано да детское креслице, лежавшее на чердаке, и если бы Maшa привезла из
города всю свою мебель, то и тогда все-таки нам не
удалось бы устранить этого впечатления угрюмой пустоты и холода.
К сожалению, мы попали
в такие ухабы и развалы, при которых о птичьем полете нечего было и думать. Вероятно, избегая еще худшей дороги, мы поехали не на Тулу, а на Калугу, и это единственный раз
в жизни, что мне
удалось побывать
в этом
городе,
в котором помню только громадное количество голубей, да надпись на окне постоялого двора: «Вы приехали
в Калугу к любезному другу».
Счастливы будете, ежели
удастся вам мимо пройти, а уж
в город-то ни за коим делом не заходите».
Почти каждый вечер попозже они уезжали куда-нибудь за
город,
в Ореанду или на водопад; и прогулка
удавалась, впечатления неизменно всякий раз были прекрасны, величавы.
— Как нарочно, несколько дней не
удалось нам попасть за
город,
в рощи и сады за Арским полем.
Удалившись несколько от
города, юноша остановился, долго слушал исчезающий, раздробленный голос
города и величественный, единый голос моря [Le Seigneur Mele eternellement dans un fatal hymen Le chant de la nature au cri du genre humain. V. Hugo. (Господь вечно сливает
в роковом супружестве песнь природы с криком рода человеческого.
В. Гюго франц.)]… Потом, как будто укрепленный этой симфониею, остановил свой влажный взор на едва виднеющейся Александрии.
Местными дознаниями было открыто, что Павлушкина мать была когда-то дьячихою, а потом ходила
в городе по стиркам, а иногда просила милостыни. Павел был ею воспитан
в тяжкой доле и мог бы, кажется, постичь жизнь, но не
удался — «все клонил к легкомысленности» и за то был исключен из третьего класса и долго болтался «без приделения», и теперь он еще не был совсем определен «во место Аллилуя», а пока только был еще временно приукажен, что выходило вроде испытания.
Дальше говорить было нельзя, потому что это задерживало движение подходящих христосоваться крестьян, и дьякон, заметив непорядок, сказал: «не препятствуйте», а Кромсаю добавил: «
Удались!» Тогда священник велел Кромсаю войти
в алтарь и подождать, пока он с народом «отцелуется». И когда все люди отцеловалися и священник стал
в алтаре разоблачаться, то Кромсай поведал ему, что «Павел
в городу остался».
Но оказалось, что майора теперь, пожалуй, не скоро сдвинешь с точки его разговора. Петр Петрович тоже попал на любимую свою тему и завербовал
в разговор Татьяну Николаевну да Устинова с Хвалынцевым. Он толковал своему новому знакомому о воскресной школе, которую, наконец-то,
удалось ему, после многих хлопот и усилий, завести
в городе Славнобубенске. Эта школа была его создание и составляла одну из первых сердечных его слабостей.
Висленев решительно не мог отвязаться от этого дурака, который его тормошил, совал ему
в руки свайку и наконец затеял открытую борьбу, которая невесть чем бы кончилась, если бы на помощь Жозефу не подоспели мужики, шедшие делать последние приготовления для добывания живого огня. Они отвели дурака и за то узнали от Жозефа, что вряд ли им
удастся их дело и там, где они теперь расположились, потому что Михаил Андреевич послал ночью
в город просить начальство, чтоб их прогнали из Аленнина Верха.
—
В городе душно, и Тихон Ларионыч не захотел оставаться, — сказала она, идучи под руку с мужем, — но я нарочно упросила сюда приехать Горданова: они будут заняты, а мы можем
удалиться в парк и быть совершенно свободны от его докуки.
— Если вы один так поступите, то этого, разумеется, будет мало. Но важна идея, пример. Вы — один из наиболее уважаемых людей
в городе; ваш почин сначала, может быть, вызовет недоумение, но затем найдет подражателей. Потому и не
удается у нас ничего, что все руководствуются лживою, но очень удобною пословицею: «Один
в поле не воин».
Ничего он не желал ни купить, ни разузнавать по торговой части. Если б он что и завел
в Кладенце, то
в память той, кому не
удалось при жизни оделить свой родной
город детской лечебницей… Ее деньги пойдут теперь на шляпки Серафимы и на изуверство ее матери.
Перекинуло на еловый лес Зверева, шедший подковой
в ста саженях от завода,
в сторону заказника Черносошных, теперь уже компанейского."Петьки"так он и не дождался. Предводитель уехал
в губернский
город. На заводе оставался кое-кто, но тушить лесной пожар, копать канавы, отмахивать ветвями некому было. Пришлось сбивать народ
в деревушке верст за пять и посылать нарочных
в Заводное, откуда, посуливши им по рублю на брата,
удалось пригнать человек тридцать.
В Андалузию мне
удалось попасть опять благодаря юркости и знакомствам моего Наке. Он примкнул к целой группе депутатов, все больше из республиканской оппозиции, для поездки
в южные
города, где те должны были собирать митинги и выступать на них как ораторы.
Все, что
удавалось до того и читать и слышать о старой столице Австрии, относилось больше к ее бытовой жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный
город —
город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только
в Павловске, но и
в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда,
в августе 1868 года.
— Отлично! — произнес дрогнувшим голосом князь. — Завтра вы с папой переселитесь со мной
в город, и мы начнем ваше лечение. Но не говорите ни слова об этом братьям. Я верю, что с Божьей поиощью лечение
удастся, и твердо надеюсь на Его помощь, но лучше, если никто из детей не будет знать об этом до поры до времени…
Руфин, как притворщик, целые дни проводил во сне дома, а говорил, будто читает богословские книги, а ввечеру
удалялся, еще для полезных бесед, за
город, где у нас о ту пору жил близ Дамаска старый отшельник, стоя днем на скале а ночью стеная
в открытой могиле.
Но я не
удалюсь в тишину и покой пустыни, я побегу
в города, где мои собратья изнывают
в неволе, где их осмеливаются выставлять на показ для забавы.
— А мне опять не
удалось попасть, а хлопотал, ну все равно — хотя бы
в экономы, — проворчал сквозь зубы
Городов.
По всем домашним делам Зенона
в город ходил и справлял их персианин, однако
в Александрии все знали Зенона, не исключая лиц именитых, и многие почитали за честь быть с ним
в знакомстве, так как он
в своем роде тоже был знаменит, — но Зенон был скромен и от почета всегда
удалялся.
На третий день он призвал сына своего Ашурбанипала и передал ему царство, а сам сначала
удалился в пустыню, обдумывая то, что узнал. А потом он стал ходить
в виде странника по
городам и селам, проповедуя людям, что жизнь одна и что люди делают зло только себе, когда хотят делать зло другим существам.
Патриарх же еще ранее знал обо всем, что происходит
в городе, и, имея
в свите правителя подкупных людей, которые тоже любили ковры «нежнее сна и легче пуха», постоянно был ими обо всем извещаем. Так известился он также заранее и о наряженном к нему посольстве и,
в ожидании посла с букетом,
удалился в свою пышную баню и, раздевшись, сел
в широкую круглую ванну, над которою
в потолке пестрым мрамором были выложены слова: «Мы веруем
в единое божество Иисуса Христа и
в воскресение тела».
Как сказано выше, Зенон,
удаляясь от шума, жил за
городом в уединенной красивой местности, до которой было весьма далеко от жилища Нефоры.